Главная

Назад


Лицо Гарденбурга

- Продолжать огонь! - заорал Гарденбург.
Крик оборвался, и сраженный пулеметной очередью англичанин откинулся на спину.

Солдаты как зачарованные наблюдали за этой сценой. На их лицах был написан ужас. Только у Гарденбурга выражение лица было совсем иным. Скривив рот, оскалив зубы и полузакрыв глаза, он прерывисто дышил, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение. Христиан попытался вспомнить, на чьем лице он видел точно такое же самозабвенное выражение... Ну конечно, на лице Гретхен в самые интимные мгновения. "До чего же они похожи друг на друга!" - подумал Христиан.

...

Лейтенант лежал под мотоциклом, переднее колесо которого продолжало крутиться, а заднее было совершенно исковеркано. Он лежал неподвижно, из рассеченного лба струилась кровь, нелепо согнутые ноги были прижаты машиной. Христиан медленно подошел к нему и потряс его, но это не помогло. Тогда он с трудом поднял мото- цикл и перевернул его на другую сторону. Отдохнув немного, он достал индиви- дуальный пакет и неумело наложил повязку на лоб лейтенанта. Вначале казалось, что повязка сделана очень аккуратно, но вскоре через нее просочилась кровь, и она выглядела так же, как все другие повязки, которые ему приходилось видеть. Вдруг лейтенант сел, одним взглядом окинул машину и твердо произнес:
- Теперь пойдем пешком. - Но когда он попытался встать, у него ничего не вышло. Он задумчиво посмотрел на свои ноги. - Ничего серьезного, - сказал он, словно стараясь убедить себя, - уверяю тебя, ничего серьезного.

...

Следующая бомба разорвалась совсем рядом.
Что-то тяжелое давило Христиана, он попытался освободиться, но безуспешно; в воздухе чувствовался едкий запах кордита, медный запах обгорелых камней, знакомый запах горящих машин: резины, кожи и паленой краски. Потом он увидел китель и повязку и понял, что это, должно быть, лейтенант Гарденбург.
Лейтенант тихо повторял: "Доставьте меня к врачу". Но только голос, нашивки и повязка говорили о том, что это лейтенант Гарденбург, потому что вместо лица у него была лишь красно-белая бесформенная масса, а спокойный голос раздавался откуда-то из глубины, сквозь красные пузыри и белые волокна: это было все, что осталось от лица лейтенанта Гарденбурга.

...

- Они уверяют, - говорил голос из-под бинтов, - что за два года могут сделать мне лицо. Я не строю иллюзий и знаю, что не буду выглядеть как киноактер, но уверен, что лицо будет сносное.
- Я очень хотел увидет ьвас, - сказал Христиан, - и лично поблагодарить за все, что вы для меня сделали. Поэтому, когда я услышал, что вы тоже на острове, я...
- Глупости! - Удивительно, что голос Гарденбурга звучал все так же отрывисто, резко, сердито, хотя вся прикрывавшая его внешняя оболочка теперь отсутствовала.
- Благодарить меня не за что, я спас тебя отнюдь не из любви, уверяю тебя. На мотоцикле было два места, и можно было спасти только две жизни, которые когда- нибудь в другом месте могут оказаться полезными. Если бы нашелся другой, кого я счел бы более ценным для будущих боев, я оставил бы тебя там.

...

- Гретхен будет очень нужна мне после войны, - говорил Гарденбург. - Гретхен - это имя моей жены. Ты бы поразился, если бы знал, сколько карьер испорчено в армии некрасивыми, неряшливыми женами. Она к тому же и очень способная, у нее есть особое умение обращаться с людьми...
Я намерен заняться политикой. Раньше я думал заняться этим по окончании службы в армии, а теперь, значит, сберегу лет двадцать. Когда окончится война, руководящие посты будут открыты только для тех, кто сможет доказать, что хорошо служил отечеству на поле боя. Мне не нужно будет носить ордена на отвороте пиджака, мое лицо будет моим орденом. Мое лицо будет внушать жалость, уважение, благодарность, страх. Когда окончится война, нам придется управлять миром, и партия найдем мое лицо вполне достойным символизировать ее боевой дух и представлять ее в других странах.

Война - самое захватывающее занятие, потому что она наиболее полно отвечает истинной природе человека, хищной и эгоистичной. Я могу говорить так потому, что я пожертвовал своим лицом, и никто не посмеет обвинить меня в том, что я люблю войну на безопасном расстоянии и за одни только награды.

...

- Что вы сказали? - спросил Христиан, думая что не разобрал слово, потому что лейтенант говорил через повязку.
- Я сказал, что мне нужен штык. Принеси его завтра.
- Лейтенант, - сказал Христиан, - я вам очень благодарен и готов служить вам, чем только могу, но если вы собираетесь... - Он замялся. - Если вы собираетесь покончить с собой, я не в силах...
- Я не собираюсь кончать с собой, - произнес спокойный глухой голос. - Какой же ты олух! Ты слушаешь меня около двух месяцев, разве я говорю как человек, который собирается покончить с собой?
- Нет, но...
- Это для него, - сказал Гарденбург. - Для этого человека на соседней койке.
- Если даже и принесу, - ответил Христиан, стараясь уклониться от соучастия в ужасном убийстве обгоревшего, безглазого, безголосого, беспалого и безлицего человека, - какой в этом толк? Он не сможет воспользоваться им.
- Я воспользуюсь им, - сказал Гарденбург, - этого для тебя достаточно?
Он наклонился и стал осторожно ощупывать одеяло обгоревшего. Наконец его рука остановилась.
- Где она? - спросил он. - Где моя рука, Дистль?
- На его груди, - прошептал Христиан, уставившись на раздвинутые желтовато-белые пальцы.

На следующее утро он принес простой нож.

...

- Скажи мне, - резко спросил Христиан, - ты что-нибудь слышала о своем муже?
- Мой муж? - неохотно спросила Гретхен, словно сожалея, что приходится прекращать разговор о еде. - О, он покончил с собой.
- Что? - Он покончил с собой, - без тени печали повторила она. - Зарезался перочинным ножом.
- Это невозможно! - воскликнул изумленный Христиан. У него не укладывалось в голове, как такая неистовая, целеустремленная энергия, такая сложная, хладно- кровная, расчетливая сила могла сама себя уничтожить. - У него были такие большие планы...
- Я знаю о его планах, - огорченно проговорила Гретхен. - Он хотел вернуться сюда. Он прислал мне свою фотографию. Ей-богу, я до сих пор не пойму, как он смог заставить кого-то снять такое лицо. Ему удалось восстановить зрение на один глаз, и он тут же решил вернуться домой и жить со мной. Ты не представляешь, на что он был похож. - Ее даже передернуло. - Надо быть не в своем уме, чтобы решиться послать жене такую фотографию. Я, мол, пойму и найду в себе достаточно сил. Он всегда имел свои странности, но без лица... Есть в конце концов предел всему, даже во время войны. Ужас - неотъемлемая черта жизни, писал он, и все мы должны уметь его переносить...
- Да, - сказал Христиан. - Я помню.
- Наверное, он и тебе говорил что-нибудь такое.
- Да.
- Что ж, - раздраженно продолжала Гретхен. - Я послала ему очень тактичное письмо. Я просидела над ним целый вечер. Я написала, что здесь ему будет неудобно, что лучше бы ему оставаться под присмотром в армейском госпитале, по крайней мере до тех пор, пока они не сделают что-нибудь с его лицом... Хотя, говоря по правде, тут нельзя было ничего поделать, это было уже не лицо, и, по сути дела, нельзя разрешать нашим людям... Впрочем, письмо было исключительно тактичным...
- У тебя сохранилась эта фотография? - внезапно спросил Христиан.
Гретхен как-то странно взглянула на него и плотнее закуталась в платок.
- Да, - сказала она, - фотография у меня. Не могу понять, - продолжала она, вставая и направляясь к столу у дальней стены, - что тебе за охота на нее смотреть.
- Она начала нервно ворошить содержимое двуз ящиков стола, пока наконец не извлекла небольшую карточку. Мельком взглянув на нее, она передела ее Христиану.
- Вот она, - проговорила Гретхен. - Можно подумать, что в наши дни и без того нечем напугать человека...
Христиан посмотрел на фотографию. Единственный перекошенный светлый глаз холодно и властно выглядывал из сплошной бесформенной раны поверх тугого воротника мундира.
- Могу я взять ее? - спросил Христиан.
- В последнее время все вы становитесь все более и более странными! - пронзительно закричала Гретхен. - Иногда у меня появляется чувство, что всех вас следовало бы запереть под замок, да, да, именно так.
- Могу я взять ее? - повторил Христиан, глядя на фотографию.
- Пожалуйста, - пожала плечами Гретхен, - она мне ни к чему.